Почему Бог выбрал эту обезьяну - свящ. Антоний Лакирев

намного хуже понимал людей. Но ведь у него должны были быть зеркальные нейроны, как у всех нас, и для него в социальной жизни глаза другого уже были «зеркалом его души»; это объяснение плохо укладывается в мои представления, и поэтому мне не нравится… Так думает моя лимбическая система, а искать в моей префронтальной коре рациональных оправданий этой позиции мне не кажется правильным. Так что я без лишней уверенности склоняюсь к религиозному запрету.

Впрочем, возможно, в задачу художника входило нарисовать животных, а людей не рисовать, а обозначить: огромная разница. Кроме того, известен целый ряд изображений людей со звериными головами, рогами, совершенно неуместными хвостами… Обычно такие рисунки интерпретируют как изображения шаманов, потому что подобные вещи напоминают шаманские маски в примитивных культурах. Встречаются, однако, и более замысловатые интерпретации, в большой степени зависящие от тех предполагаемых религиозных воззрений сапиенсов палеолита, которые намереваются обосновать авторы.

В контексте нашего разговора необходимо также обратить внимание на то, что множество палеолитических рисунков изображают сцены охоты. В таких сценах звери, на которых охотятся, часто изображены с вонзившимися в них копьями и льющейся кровью; где-нибудь поблизости изображены более или менее схематические человечки с пятном вместо головы. Традиционно (по аналогии с современными примитивными культурами) такие рисунки интерпретируют как своего рода охотничью магию…

…и быстроногие тарпаны, и тяжелые буйволы, и страшные мамонты. Бырры87 охотились на всех этих обитателей близлежащих долин, кроме мамонтов, но предпочитали тарпанов. Мамонты были ужасно опасны, и если по каким-то причинам, например из-за голода, бырры все же рисковали поохотиться на них, то съесть мамонта было невероятно трудно, так что большая часть доставалась медведям и гиенам. И хорошо еще, если кто-то из хищников не нападал при этом на след бырров.

В этом году Кагги исполнилось четырнадцать, и он ждал своей первой охоты. Конечно, Кагги и раньше ловил зайцев и птиц, а две зимы назад отец подарил ему бедренную кость носорога и помог сделать острогу, чтобы бить рыбу на отмели неподалеку от пещеры бырров. Азартному парню было трудно стоять, замерев, в ледяной воде, но он все же научился добывать форель. Все закончилось прошлой луной, когда на гребне холма над рекой, где охотился Кагги, появились странные люди. Косматые и низкорослые, они были похожи на медведей; возможно, Кагги так показалось потому, что они были замотаны в медвежьи шкуры. Сжав в руках драгоценную острогу, Кагги побежал тогда на запад, запутывая следы, чтобы не вывести незнакомцев к пещере. Когда он рассказал об этой встрече Шарру, вождю племени, тот не на шутку встревожился и выслал разведчиков. К счастью, незнакомцы ушли далеко на север. Шарр похвалил Кагги за то, что он так ловко запутал след, и обещал взять его на ближайшую охоту взрослых. И вот этот день настал…

Солнце еще не поднялось, когда отец разбудил Кагги, и они оба, поеживаясь от холода и сырости, вылезли из пещеры, чтобы присоединиться к охотникам. Шарр тихо сказал, что Кагги пойдет с ним, потому что сегодня его первая охота. Все мужчины-охотники, во главе с вождем и Кагги, молча двинулись на юг следом за Кривым мизинцем, старым шаманом бырров. На голове Кривого мизинца была старая, как он сам, волчья шкура с прикрепленными к голове рогами зубра. Зрелище, надо сказать, устрашающее; Кагги подумал, что на месте тарпанов он бы умер просто от ужаса. В руках Кривой мизинец нес кожаный мешок, в котором лежало что-то тяжелое, и рог с какой-то пахучей дрянью, наподобие тухлого сала. Шедший за ним вождь нес факел, сделанный из сосновой ветки. Такие же факелы были еще у нескольких мужчин, но они еще на горели, в отличие от факела вождя.

Быстро, почти бегом перевалив через вершину холма, охотники спустились в соседнюю долину. Над краем холмов на востоке показалось солнце. В этот момент Кривой мизинец, словно прячась от него, нырнул в какую-то неприметную дыру в земле. Вождь, Кагги и охотники последовали за ним. Дыра оказалась входом в глубокую темную пещеру. Кривой мизинец шел так быстро, что казалось, что он видит в темноте и ориентируется не хуже, чем в освещенной костром пещере бырров. Охотники еле поспевали за ним. В одном месте проход в пещеру резко наклонился вниз, так что Кагги чуть не упал. Он только сейчас понял, что это запретная пещера, о которой его предупреждал отец. Когда Кагги был совсем маленьким, он чуть было не залез туда, но отец схватил его и сказал, что в эту пещеру могу входить только взрослые и только с шаманом, иначе они оттуда не вернутся.

Наконец, вся процессия оказалась в большом высоком зале, и вождь своим факелом зажег остальные, те, что были в руках охотников. Стало светло, и Кагги присел от страха и удивления. Он увидел на стенах контуры зверей! Прямо перед ним были нарисованы несколько зубров, а слева — пара пещерных львов, приготовившихся к прыжку. На свисавшем с потолка камне Кагги увидел несколько мамонтов, таких маленьких — и таких узнаваемых. Пещера продолжалась направо и вглубь, туда и направился Кривой Мизинец, подозвав к себе Кагги. Там была гладкая площадка, испещренная изображениями ладоней. Половина из них явно принадлежала Кривому мизинцу. Кривой мизинец достал из мешка кусок охры и сделанную из волчьего черепа плошку, быстро растер там охру и смешал ее с полужидким салом. Потом он окунул в плошку правую руку Кагги и приложил ее к стене: получился отличный отпечаток. Шаман тихо пропел что-то невнятное, а потом зачерпнул краску и шлепнул ладонью по стене пещеры — еще один отпечаток с кривым мизинцем.

После этого Кривой мизинец повернул Кагги налево, где вся стена была покрыта изображениями тарпанов; в мерцающем свете факелов казалось, что они движутся. Кривой мизинец подвел Кагги к стене, окунул его палец в плошку с краской и сказал: «Нарисуй копье и себя». Кагги нарисовал копье в том месте, которое показал ему Кривой мизинец — у левой лопатки ближайшего тарпана, чуть ближе к шее. «А себя я не могу нарисовать», — признался он. «Вот все вы такие, кто будет ходить сюда, когда я умру», — проворчал Кривой мизинец и несколькими быстрыми движениями изобразил человечка снизу, у самого пола.

После этого Кривой мизинец несколько раз повернул Кагги, так что у того даже голова закружилась. Кривой мизинец пропел что-то вроде: «Духи предков, духи большого тарпана, духи долины, пусть охота Кагги будет удачной». Духи, видно, попались туповатые, так что Кривому мизинцу пришлось повторить эту песнь раз восемь.

После всей этой процедуры Кривой мизинец вывел охотников из пещеры, и они отправились дальше, где накануне разведчики заметили стадо тарпанов. Вождь, Кагги и его отец спрятались под раскидистым деревом на небольшом пригорке, а остальные охотники обошли стадо. Когда вождь трижды прокричал совой (Кагги удивился, потому что совы так не кричат днем), охотники стали медленно сгонять стадо к тому пригорку, где их ждала засада. «Приготовься», — шепнул вождь, и Кагги вложил копье в украшенную резьбой костяную копьеметалку, которую ему подарил отец. Когда стадо тарпанов поравнялось с деревом, вождь сказал «Давай», и Кагги встал во весь рост и метнул копье в самого крупного.

Вечером этого длинного дня, сидя у костра с куском жареного тарпана в руке, Кривой мизинец прошептал Кагги: «И нечего было ехидничать! Твое копье попало точно туда, где ты его нарисовал». «Ты знаешь, о чем я подумал?!» — изумился Кагги. «Ну я же все-таки шаман», — улыбаясь, ответил Кривой мизинец…

Как по мне, картинка получается не слишком убедительная, хотя некоторые современные примитивные племена примерно так и делают перед охотой — с той только разницей, что рисуют не на скалах (что долго и трудно), а на песке… Может быть, живопись палеолита все-таки была охотничьей магией, но не в ритме постоянной охоты, а раз в год или с приходом нового вождя. Однако в таком